И вновь коллекция краеведческих материалов нашего сайта пополнилась благодаря Димитрию Власову. На этот раз мы публикуем отрывок из воспоминаний его родственника, Василия Васильевича Пономарёва, проживавшего в с. Подойниково. Речь идет о его детстве и переселении в с. Панкрушиха. (орфография и пунктуация сохранены).

Напоминаем, что ранее Димитрий присылал рукопись своего деда, Михаила Емельяновича Жиляева. Речь идет о событиях того же времени. Если вдруг вы не читали эту статью, можно ознакомиться по ссылке. Приятного чтения!

Вы также можете ознакомиться с рукописью (без расшифровки) через медиа-файл, расположенный ниже. Просто щелкните по картинке, и просмотр перейдет в полноэкранный режим. С помощью колесика мыши вы сможете увеличить ее до пригодного к чтению размера. Пролистывать страницы можно как по миниатюрам внизу, так и кнопками за полями страниц. Если по какой-то причине файл не отображается, вы можете посмотреть его здесь.
 

Родился 6 апреля 1914 года на пасху рано утром. В бане Шихалева Кондратия. В ту пору отец и мать проживали у них на квартире.

Отец Василий Степанович был рабочим на артельном маслозаводе. Там же работали братья.  Мать Агафья Сергеевна занималась домашними делами, но в основном то ходила на подденные работы к зажиточным крестьянам, принося вечером домой: то буханку хлеба, чаще калачи, то кринку молока или простокваши, то похлебки чугунок или другое что нибудь питательное.

Занимались ли братья и сестры в Панкрушихе в то время сведений не имею. О их трудовой деятельности известно позже.

То что известно о жизни в Панкрушихе, об отъезде из Панкрушихи, известно из рассказов мамы.

В этом же году родители переехали на старое место жительство в село Карасье, Мишкинского района, Челябинской области.

О Карасье, о жизни в нем, о моем детстве кое что осталось в памяти.

Карасье. Красивое село, большое, расположено на берегу озера Карась, наверно много водилось в нем рыбы-карася. Мне оно казалось очень большим, потому как деревня Золина, расположенная на противоположном берегу просматривалась как в тумане. А чтобы из Карасья попасть в Золину,  надо было проехать на лошадях, или пройти пешком вокруг озера верст около двенадцати или пятнадцати. Не помню, чтобы летом в Золину , а из Золины в Карась переплывали на лодках. Зимой устанавливался санный путь.

В деревне Золино я был один раз, когда женился братъ Фома, но представляю это событие смутно.

С другой стороны Карасья был обширный луг, за лугом леса, бор, березовые рощи, а на полях километрах в 6-8 была наша пашня, около железной дороги.

Мы жили на улице, которая тянулась в доль берега озера. Широкая, зеленая, чистая. В центре было несколько улиц.  Дом, доратные (дородные?) ограды с высокими заплотами, тесовыми воротами, там же были лавки, какая то больница. Украшением центра была церковь. В церкви мне быть не приходилось, но вот на каланче с кем-то из братьев удалось побывать. Это до сего времени отчетливо помню, какими крохотными были люди, передвигающиеся на площади, мне казались тогда букашками.

Наш дом был расположен примерно посередине озера Карасье, на левой стороне, надворная постройка и огород выходит к лугу и лесу. Дом деревянный, пятистенный, с санями и кладовой, стоял о перепендикулярно улице, поэтому на улицу выходило одно горничное окно.

Двор просторный, всегда содержался в чистоте. Надворные постройки: пригон с сеновалом, овин, хлев, заборня и амбар. Ограда с забором из досок, тесовые ворота. А вот живности было не густо: карюха, сильная, смирная кобылица, корова с телкой. Овец, свиней никогда не водилось. Гуси, куры были, да еще цецарки ходили по двору. Откуда, как они к нам попали не могу объяснить.

В семье в одно время насчитывалось одиннадцать человек:

• Дед Пономарев Степан, «Коренная чашечка»;
• бабушка Варвара – вторая жена деда;
• Отец Василий Степанович,
• Мать Агафья Сергеевна (Атурцева)
• сестра Мавра (Волошина)
• брат Фома,
• сноха Настасья (из д. Золина)
• сестра Марфа (Терновская)
• брат Кронид
• сестра Васса (умерла до замужества)
• и я, одиннадцатый (подскребыш)

Семейка дай Боже.  А вот по моим тогдашним представлениям жили вроде не плохо. А вот, как выворачивались трудно представить. Ведь хозяйство то было скудное. Пашня не большая. Я не помню, чтобы осенью у нас было много хлеба. А перебивались с хлеба на кусок  на верно за счет того, что все уже были взрослыми и работали в других хозяйствах, получая за свой труд натурой.

Как я помню до отъезда в Сибирь (1921) наша семья была дружной трезвой трудолюбивой.

Дед Степан – глава. Строгий, его все побаивались, но уважали. Прозвище его «Коренная чашечка». Это по видимому тому, что был не высокого роста, коренастый, ловкость сочеталась с силой. Рассказывали, что для него ни чего не ставляло взять два шести пудовых мешка и перенести с воза в амбар.

Требовал, чтобы все соблюдали порядок. За столом должная быть тишина, не болтать ногами, не загораживать друг друга, не начинать есть, пока он не начнет хлебать. Боже упаси, чтобы кто нибудь сказал слово или пошевелился, то молниеностно получал удар деревянной ложкой по лбу. Мне не перепадало от деда, наверно потому, что был самый маленький.

Мама однажды рассказывала, как однажды из кути она подавали ему щи или суп и он заметил или ему показалось, что она сунула в суп большой палец. Ни слова не говоря он снизу нанес удар, что тарелка полетела под потолок.[1]

Вот таким я запомнил дедушку Степана. Умер он в 1921 году в Панкрушихе вскоре после переезда из Карасья.

Бабушку Варвару помню плохо. Знаю, что это была дородная, волевая женщина. Часто в кути у печи, когда она пекла блины, то я всегда стоял у припечного столбика, получал первый блин и вместе с ним крепкий подзатыльник и лез на полати.

О характере отца, матери, старших братьях, сестрах и работе и судьбах мои представления сложились позже, т.е. после переезда с Урала в Сибирь (из Карасьего в Панкрушиху)

А о Мавре – старшей сестре помню только то, что она во многом была похожа на маму. Вышла замуж за Волошина Николая (село Сладки, недалеко от Карасья). Они приезжали к нам в гости. Меня заставляли петь частушку:

Ах ты Коля-Николай,
Нашу Мавру не пугай,
Мавра напугалася,
На печь забралася.

Пропев частушку, я получал вознаграждение – мятный пряник и общее одобрение. Мавра осталась с Волошиным в с. Сладком, с тех пор я с ней не встречался, но изредка они писали нам письма в Сибирь, есть даже ихние фотокарточки.

Какие события остались в моей памяти? Не ручаюсь за последовательность их, а помню следующее:

Как-то летом жители села Карасье, вернее нашей улицы стар и млад кинулись в погоню не то за вором или бродягой с топорами, ломами и кольями в том числе и я, выкрикивая то, что и взрослые с прутом в руках, а сам без штанов.

На дворе из птиц были: гуси, куры, цецарки. Весной гусь пошел на меня вытянув шею. В руках у меня оказалась палка, которой я легонько стукнул гуся по голове и он задрыгал ножками. Старшие успели отрубить голову. А на следующее утро за столом дед говорил: «Молодец Васятка, накормил нас гусятиной».

Свиньи в нашем хозяйстве не водились. Но мы все малыши, как христова дня ждали, когда у соседей будут колоть и опаливать свиней (обычно глубокой осенью). И когда палили свиней соседи мы околачивались около взрослых в ожидании жареного уха или свиного хвоста. И какое же это было наслаждение съесть свиное ухо или хвост. А доставалось то маловато.

И вот в нашем хозяйстве появилась свинья. Я с нетерпением ждал, когда она вырастет, ее будут колоть, палить, а поджаренные уши и хвост достанутся мне. Ведь это наша свинья, а я самый меньший в семье. Но увы, летом наш поросенок захворал и утонул в каком-то не прикрытом колодце. А я горючими слезами оплакивал гибель поросенка, т.к. не достались мне ни уши ни хвост.

А однажды весной или в самом начале лета мы были на пашне. Дедушка Степан сеял овёс. Семян не хватило. Дед Кронида и меня послал в село за семенами. Взяв полмешка семян мы под вечер уже вышли из дома. Спешили. Я устал и просил Кронида остановиться на отдых. Он говорит: «Видишь у моста сидит мужик, там и мы отдохнем». Когда подошли к мосту, уже никакого мужика не оказалось. А ходили слухи, что в этом месте встречаются бродяги. Кронид ни слова ни говоря садит меня на загривок и вместе со мной и семенами бежал до самой пашни (от моста версты четыре). Дед нас похвалил. А у нас еле, еле душа в теле. Мы сильно перепугались. Но деду ничего не сказали, а сами не могли разобраться, что это было за чудо.

Зимние вечера в нашей семье проходили по разному. Женщины зимой занимались изготовлением холста. Требовалось большое количество пряжи. За прялки садились все: мама, сестры и сноха. Иногда приходили с прялками соседки. На долю мужчин выпадала забота об освещении. Керосину не было. Поэтому мужчины заготавливали большое количество лучины. Кто то изготовил приспособления для крепления лучин – «лучинодержатель» (зажим на подставке на уровне человеческого роста). И частенько мне приходилось быть осветителем. Приносил целую гору сухих лучин. По одной лучине закреплял в держатель, зажигал, отбивал обуглившийся конец, вместо сгоревшей лучины вставлял новую и так продолжалось до тех пор пока не засыпал. Прямо скажу, что эта работа успешно шла в охотку, потом надоедало и доходило до слез.

Пряжу готовили в осенние и зимние вечера, а ближе к весне устанавливалась кросна и начиналось ткачество. Ткать умели все женщины нашей семьи. Сейчас просто приходится удивляться терпению, выносливости мамы и сестер. Они целыми днями сидели за кроснами, ткали, ткали и ткали. Но больше всех доставалось маме.

А какая нудная была работа для меня перед ткачеством. Заготовленную пряжу сначала с веретен сматывали на мотовиле в мотки, а после сматывали в клубки. Приходилось садиться, на растопыренные руки одевать моток, а кто другой сматывал. Пока сматывают моток в клубок руки деревенеют, попробуй ка часами подержать вытянутыми растопыренные руки. Так что трудно было не только взрослым, а доставалось и «подскребышу».

Были и праздничные, радостные дни. В праздники зимние и др. к нам приезжали гости – родня. [В] Предпраздничные дни начиналась подготовка, но больше запомнилась стряпня пельменей, это было большим событием. Мужики рубили в кортах (?) мясо, женщины заводили тесто. Потом всей семьей садились за большой стол и стряпали. У всех приподнятое настроение, шутки, смех. А детвора наблюдает с полатей через брус за всем происходящим в ожидании когда мама запустит в чугун первые пельмени для пробы. Однажды в ожидании покушки я на полатях уснул. Разбудили и говорят: «Васятка иди пельмени есть!» Но у меня было велико сомнение и я ответил: «Не пойду все равно не дадите». Это вызвало общий смех, а позже частенько мне об этом напоминали.

Были и другие события. Помню, что отца и Фому мобилизовали. Сколько они находились в армии не помню. Приехали домой они кажется в разное время. Когда проходили через село каратели, они где-то скрывались. Но «белые» это наверно были колчаковцы в селе не задержались, они очень спешили.

А когда пришли красные, то они стояли в нашем селе, у нас остановилось несколько конармейцев. Один конармеец посадил меня на коня, дал подержать пику, а потом на этом же коне поехал к озеру и там вместе с другими конармейцами купали лошадей, но и краснармейцы задержались недолго.

Боев в нашем селе не было. Белые бежали, красные их догоняли. Это все, что я запомнил об этом событии.

Родился я на пасху. А вот как ее праздновали запомнился один праздник. Как сейчас помню рано утром разбудил меня дедушка Степан. Все были нарядные. Стол был накрыт. Первым за стол сел дедушка, бабушки Варвары уже не было в живых, как она умерла не помню. После дедушки сели за стол все остальные. Что было на столе всего не помню, но это было не обычно. Кажется всего было порядочно, вкусно или как мама говорила «сладко». Ели много. После все взрослые легли спать. День выдался солнечный, теплый. После отдыха народ выходил на улицу. Много было установлено горок, на которых катали крашеные яйца, ну а для нас это было не доступно, поэтому крутились около взрослых в ожидании подарка. С колокольни церкви доносился трезвон колоколов.

Зимой 1921 года начались сборы к переезду в Сибирь. Продали корову, любимую всеми кобылицу Карюху, сколько-то пшеницы, просо. Не помню в каком месяце выехали на станцию Мишкино.

Начались новые события.

Кто-то из соседей довез нас до станции. Я не имел никакого представления о паровозе. А и поезде. Высадили нас из саней на перон. Холод. Жмемся друг к другу. Только чуть успокоились, а на нас прет какое то чудовище с грохотом, огненным шаром, из трубы пар валит. Я дал деру, забежал сам не знаю куда. Опомнился тогда, когда услышал крик: «Куда тебя черт прет!». Крик раздавался вроде из под земли. Сколько было силы, не видя ничего помчался сам не знаю куда. Тут поймал меня Фома. У него под мышкой, как шпалеры (обой) деньги. Подошёл отец, у него тоже такие свертки. Мне не к чему, они хвалятся, что у них миллионы денег (керенки). Потом этих денег не оказалось, их отдали за то, чтобы нас посадили в вагон. Как садились не помню. Нас не садили, снизу подталкивали, а сверху из вагона тащили за шиворот сильные руки, а это отец, Фома и Кронид пробравшись в вагон оказывали нам услугу за миллионы.[2]

Вместе с мешками втолкнули меня в темный угол. После всех мытарств уснул крепким сном. Не то сон, не то явь. Жую мерзлый калач. «Ешь Вася, ешь скорее!». Оказалось, что мама, у какого-то «раззявы» или спекулянта присмотрела калач и решила его реализовать. Половину калача мне, вторую половину Вассе. Она была меня постарше и ей доставалось меньше.

После посадки на станции Мишкино поезд стоял суток трое или четверо. Холод, голод. Буржуйка не топилась. Фома с Кронидом принесли досок. Затопили буржуйку. Чуть, чуть отогрелись, а всех мужиков из нашего вагона арестовали, за то, что они раззорили железнодорожные ограждения. Как-то они выкрутились к отъезду их отпустили.

От ст. Мишкино до ст. Каргат ехали 22 суток. От станции Каргат до Панкрушихи добирались на попутных подводах (около 100 с лишним верст). Останавливались несколько раз. Но в памяти осталась одна остановка. Пустил нас на ночлег один какой-то добрый хозяин. Поместились мы в светлой, чистой, теплой избе, кажется даже в горнице. Утром даже за столом угостили нас чаем с белыми калачами. После чая опять поехали.

В Панкрушиху приехали на четвертые или пятые сутки. Квартировали у знакомых, с которыми до 1914 г. отец работал вместе на маслозаводе. На этой квартире по улице Поволжье умер дедушка Степан. После смерти деда некоторое время жили в доме Шихалева Кондратия Петровича, недалеко от маслозавода. Здесь я впервые познакомился с Колькой Шихалевым, которым мы долго дружили и проказничали. Сейчас он проживает где-то в Толмачево (в 30 км от Новосибирска). После (сколько времени не помню) жили на квартире у Барабановой Александры, это в центре Панкрушихи. Их дом стоял на том месте, где уже в 27 или 28 году была построена школа. Во время квартирования у них познакомился с Гутькой-Августой и ее братом Шуркой. Это наверно было в 22 году, так как осенью меня записали в школу. Ходил в школу до первых морозов. Учительница была дочь попа, которая не помню за что меня огрела четырех гранной линейкой. Я перестал ходить в школу, но это не главное, главное в том, что ходить-то в школу было не в чем, не было ни обуви не одежды.

Зимой этого года мы перешли на квартиру к Сергею Черновскому. У него тогда был крестовый дом (3 или 4 комнаты). Мы занимали первую комнату, где была печь и полати – место нашего ночлега. У Черновских наша семья уменьшилась: дед умер, Фома с Настасьей кажется уехали на поселок Павловский. Вот здесь в нашей семье получилась неприятность. Несмотря на то, что Сергей Черновский был женат, да еще на какой-то нашей родственнице, Марфа схестнулась с ним. Дело дошло до развода с прежней женой, женитьбой Сергея и Марфы. Отец и мать долго не давали прощения, позже смирились. Так наша Марфа стала Черновской. Пошли дети. Первой девочкой была у них Катя.

Весной (не помню год) Черновский продает большой дом. Мы вынуждены были искать новую квартиру. Определились неподалеку от бывшего дома Черновских у Сидора Облецова, здесь появился у меня новый друг Пашка Облецов. Любимым занятием нашим были: ловля спящих воробьев под крышей в пригоне и катание на овцах. Однажды за этим занятием (катанием на овцах) застал нас отчим Пашки и так нам отодрал за уши, что мы больше в пригон не заходили, кроме того, как сбросить с крыши корму скоту. С Пашкой мы были вместе до 1924 года, т.е. до того года, когда я пошел в школу, а его отчим не отпустил учиться, так парень и остался не грамотным. Сидор Облецов – отчим Пашки был жестоким человеком, никого в семье не признавал. Матрона – мать Пашки перед ним трепетала. Особенно не управляем был Сидор в не трезвом виде. Когда напивался он разгонял всю семью в том числе квартирантов т.е. нас. Все прятались кто где мог (у соседей, в амбаре, пригоне, на огороде).

Да, а что представляла из себя облецовская квартира. Это была одна большая изба, с русской печью, без всяких перегородок, даже полатей не было. Слева от входной двери стояла хозяйская деревяная кровать. Большой обеденный стол по средине избы, в кути на лавках стояли чугуны с водой для питья, квашни, кринки, горшки и всякая домашняя утварь. Обедали по очереди – сначала хозяева, после квартиранты. Спали на полу, подстилали под себя а одевались чем попало (одежонкой, дерюгами и прочим)

Сколько мы жили у Облецовых не помню. Но зато помню, что в эту зиму отца подбирали несколько раз в безсознательном состоянии. В то время он работал на артельном маслозаводе. Работали целыми днями. Вечерами с другими рабочими напивались пьяными, расходились по домам (от завода до дома около 1,5 км). У отца хватало силы доходить до облецовского огорода, тут покидали его силы, он и сваливался в снег. Один раз его принесли околевшего (замерзшего) еле отходили. Это повторялось частенько, поэтому мама почти каждый вечер (около полуночи) ходила его искать, не завалялся ли где в снегу отец. Вот когда запомнил, что отец начал пить водку, до этого я не замечал. Это относится наверное к году двадцать третьему.

Летом (вроде 23 г.) мы купили дом №2 по улице Бурлинской, на той же улице где стоял дом Черновского и Облецова, прямо против моста через р. Паньшиху.

1980 г.

Примечания

1. Куть - кухня

2. Речь идет так называемых "Керенках" - денежных знаках, выпускавшихся Временным правительством России в 1917-1919 гг. Зачастую они поставлялись в больших неразрезанных листах, которые для удобства сворачивали в рулоны - т.е. "шпалеры". "Керенки" как денежные знаки ценились невысоко, поэтому семья Василия Васильевича после продажи имущества обрела "миллионы керенок" и так же быстро их потратила

Перейти к началу страницы